01.09.2012 в 22:58
Пишет Tiresias:Оооо, это просто офигенно *____*
Вы должны это прочитать! Особенно... нет, я не могу обозначить целевую аудиторию, ибо это убьёт эффект неожиданности, ради которого я и засунул текст в пост, а не просто дал ссылку. Вот ваще ничего не скажу про то, что лежит под катом.)
Читая, вы, вероятно пройдёте несколько стадий.
1. Недоумение. "Зачем Тиресий хочет, чтобы я это читал? И чем тут он так восторгается?"
2. Озарение. "Так ведь это же... О!"
3. Восторг. "... к тому же это гениально, остроумно, восхитительно, что же будет дальше?"
4. Желание делится и обсуждать. "мне необходимо рассказать Тиресию, что я об этом думаю, напишу-ка я ему коментарий"
Ладно, признаю - последние два пункта опциональны...
Доверьтесь мне) Это прекрасно))
читать _______________________________________________________
1992 год
Электричка медленно сбавляла скорость. За окном проплывали серые гаражи, приземистые кирпичные здания, небольшие частные домики, утопавшие в буйной роскоши цветущей черемухи.
– Станция Энск, конечная, – сообщил динамик скрипучим голосом.
К выходу заспешили пассажиры: старушки-дачницы с перевязанными марлей корзинами, стайка подростков в футболках с портретами знаменитостей, усталые женщины, крепко сжимавшие ремешки сумочек из кожзама.
Игорь Евгеньевич сошел на платформу одним из последних. По крутым, обкрошившимся кое-где ступеням спустился на вокзальную площадь, остановился в нерешительности. Очень хотелось прогуляться по городу пешком, но времени на это уже не оставалось. Электричка пришла с опозданием: долго стояла на одном из перегонов, пропуская длинный товарняк – бесконечные желтые цистерны.
– Куда едем? – спросил куривший неподалеку от своей «шестерки» водитель.
– В институт.
– Садитесь, – уточнять название не было нужды. Вокруг института экспериментальной физики в давние уже времена вырос этот небольшой зеленый город с прямыми чистыми улицами, ультрасовременными тогда домами-двенадцатиэтажками и аккуратными детскими площадками.
– На открытие памятника?
– Да.
– Правильно, что памятник сделали. Ну и вообще… вернули доброе имя. Хороший человек был Белов. Вроде по уши в своей науке, академик, членкор, а гонора никакого. Ко всем одинаково: хоть столичный начальник перед ним, хоть дворник.
– А вы откуда знаете?
– Люди говорят. Вы-то сами из Москвы будете?
– Нет.
– Из-за границы, значит.
– Неужели так видно? – усмехнулся Игорь Евгеньевич.
– А то! У вас одни очки сколько стоят. Вроде скромно, а оправа дорогая. И джинсы тоже… не Китай. Я-то разбираюсь, брат приторговывал импортом при застое.
– Обычная оправа, это здесь всякую ерунду перепродают втридорога.
– А чего на электричке приехали? К нам теперь автобусы хорошие ходят. Да у вас, небось, и на такси от Москвы деньги есть.
– Считайте данью ностальгии.
– А… Понятно. И где теперь живете?
– В Лондоне.
Машина остановилась у институтской проходной.
– Сегодня здесь открыто, – сказал водитель, пряча в карман десятку. – Я двоих с утра подвозил. А памятник вон там, за липами.
На зеленой, ровно подстриженной лужайке уже собралась внушительная толпа. Игорь Евгеньевич заметил несколько телекамер, корреспондентов с микрофонами. С небольшой трибуны, установленной неподалеку от накрытого белой тканью памятника, выступал худощавый человек в темном костюме. Игорь Евгеньевич остановился чуть поодаль.
– Прилетел все-таки! – всплеснула руками обернувшаяся, чтобы осадить громко переговаривавшихся телевизионщиков, Галка. Рванулась навстречу, обняла за шею, разом растеряв внушительную серьезность доктора наук, не обращая внимания на удивленные взгляды молодых сотрудников. – Рома, смотри, прилетел! И не позвонил, поросенок.
– Да я прямо из Шереметьево. Привет, Ромыч!
Неловко улыбаясь, Ромка подал руку. Но Игорь Евгеньевич не ограничился рукопожатием, сгреб друга в охапку, потрепал по рыжей шевелюре:
– Господи, сколько же лет?!
– Десять, – подсказала Галка. – Ты где остановился?
– Забронировал номер в «Интуристе».
– Даже не думай. После банкета к нам. И на ребят посмотришь. Это весь твой багаж? – Галка указала на его спортивную сумку.
– Ага. Не тащить же с собой кучу вещей.
– Обалдеть, Гошка, тебя не узнать! – покачал головой Ромка. – Типичный работник дипкорпуса в отпуске. Только на голове воронье гнездо, как раньше.
– А он теперь не Гошка, он Гарри. Гарри Гончаров.
– Почему Гарри?
– Не знаю, к нему так обращаются за границей.
– Не везет с настоящим именем, – рассмеялся Ромка. – Тебя вообще кто-нибудь Игорем звал?
– Звал. Один человек…
– Кстати, он сейчас здесь, – тихо сказала Галка, и мир, словно в волшебной сказке, завертелся, отсчитывая назад годы, возвращая Игоря Евгеньевича в то кажущееся нереальным уже время, когда он был просто Гошкой. И только один человек… Впрочем, все началось раньше.
2 1980 год
Глава 1. Распределение
Все началось в жаркий июньский день, один из самых нервных в Чебоксарском педагогическом институте. В день государственного распределения на работу теперь уже бывших студентов факультета физики. Перед кабинетом, в котором заседала комиссия, собралась кучка выпускников. Усталых после недавних государственных экзаменов, издергавшихся в ожидании решения судьбы на грядущие три года.
– Я не уеду из города! – истерила Леночка. – Не хочу в деревню, лучше от диплома откажусь.
– Как тебе не стыдно, Козлова! – увещевал ее комсомольский секретарь Виктор Тимошин. – А зачем тогда поступала? Между прочим, на селе не хватает учителей!
– Там всего не хватает, – загоготал Лешка Минский.
– Выходила бы замуж, – томно заметила красавица Милка Сергеева, два месяца назад расписавшаяся с сорокалетним директором магазина. – Распределили бы по месту прописки мужа.
Гошка слушал разговоры однокурсников вполуха. Ему было все равно, куда ехать. В колхоз так в колхоз, лишь бы убраться от тетки, измотавшей своими придирками и огородом. Правда, учителем он себя представлял плохо. Как-то не думал о будущей работе, когда подавал документы в педагогический. Собственно, и подал их за компанию с другом Сашкой из кружка электротехники, в который ходил последние три года. И неожиданно для себя поступил. Правда, Сашку на третьем курсе отчислили за прогулы, а Гошка решил доучиться. Не в последнюю очередь назло тетке с дядей, с детства прочивших ему ПТУ.
– Гончаров, заходи, – позвала секретарша. И отчего-то подмигнула, добавила шепотом: – Ну, ты даешь, Гошка!
– Здравствуйте, – он остановился у дверей, машинально поправил очки.
– Здравствуйте, садитесь, – декан указал ему на пустой стул по другую сторону покрытого зеленой тканью стола. – Гончаров, на вас пришел вызов из одной очень серьезной организации. Вы что-нибудь знаете об этом?
Гошка помотал головой, гадая, о какой серьезной организации идет речь.
– Вас приглашают в институт экспериментальной физики города Энска, – торжественно произнес декан. – Вам знакомо это название?
– Не-е-ет, – протянул Гошка.
– Это научно-исследовательский институт всесоюзного значения. От него и еще нескольких подобных зависит оборонная безопасность нашего государства. Понимаете, о чем речь?
– Вроде…
– Гончаров, они хотят видеть вас в штате сотрудников. Сначала мы думали, что произошла ошибка, даже отправили туда телеграмму, – вступила заведующая учебной частью – строгая дама с высокой «халой» на макушке. – Но они прислали повторный запрос за личной подписью директора института – академика Белова. Ума не приложу, зачем им понадобились именно вы и что там делать школьному учителю. Работников, которые им нужны, выпускают московский и ленинградский университеты, другие известные учебные заведения. Специалистов высокого уровня, которые, будем честны, не идут с вами ни в какое сравнение, – она смерила бывшего студента презрительным взглядом. Зря: Гошка на звание специалиста высокого уровня не претендовал.
– А где это – Энск? – спросил он.
– Примерно в ста пятидесяти километрах от Москвы.
***
Однокурсники тоже удивились и, кажется, позавидовали. Чему – непонятно, сам Гошка радости не испытывал. Полученное распределение пугало куда сильнее перспективы проторчать три года в самом дальнем и затрапезном колхозе. В глубине души он полагал, что все происходящее – ошибка. Вот приедет на место, и окажется, что ждут там другого Игоря Гончарова. У которого оценки в дипломе лучше кое-как вытянутых ради стипендии четверок и тройки по теории марксизма.
Но сильнее всего удивила реакция тетки. Та, расслышав название института, даже выронила тазик с бельем, которое развешивала во дворе.
– Зачем ты им нужен?
– Сам не знаю, – честно ответил Гошка.
– Ты туда не поедешь. Обойдемся без атомщиков в семье!
– Это же распределение. Я не могу отказаться.
– А меня не волнует твое распределение! – почти завизжала тетка. – Никуда не поедешь, слышишь меня, неблагодарный сопляк?!
– Маргарита Васильевна, что случилось? – из-за забора выглянула любопытная соседка.
– Все хорошо, Вера Сергеевна, – отозвалась тетка и продолжала злым шепотом: – Говорю: нечего тебе там делать.
– Ага, Данечке вашему можно, а мне нельзя?! – разозлился Гошка. – Ему и юридический в Ленинграде можно, и сборную по боксу. Между прочим, знаю я, сколько дядя за его поступление заплатил. И какие деньги возил потом, когда Данька сессии заваливал.
– Тише ты, несчастье! – зашипела тетка, бросая испуганные взгляды в сторону соседского участка. Она как огня боялась сплетен. Владельцы большого дома на окраине города Дуровы считались семейством уважаемым и серьезным. Тетя – санитарный инспектор, дядя – заведующий складом электроинструментов.
– Поезжай куда хочешь, дрянь неблагодарная! Вспомнишь меня – поздно будет. И не вздумай возвращаться!
– Очень нужно, – пробормотал Гошка. – Что я у вас забыл-то? Угол на чердаке, или Данькины обноски?
На подготовку к отъезду оставался день. Собрался он быстро: имущество, нажитое за двадцать один год жизни, с легкостью уместилось в брезентовом рюкзаке. Вечером заглянул к знакомому фарцовщику Ленчику, потратил деньги, заработанные ночными дежурствами в местной больнице, на шикарные американские джинсы.
– Не сомневайся, все-таки в приличное место едешь. Наукоград, элита. Там по одежке встречают, – убеждал его Ленчик. – А я тебе в довесок олимпийскую футболку подарю – только вчера из Москвы привезли. Не жалко, все-таки ты Вовкин приятель.
– Кстати, как он? – небрежно поинтересовался Гошка, разглядывая майку с улыбающимся олимпийским Мишкой.
Ленчик отвел взгляд, засуетился.
– Не знаю, уже неделю не видел. Наверное, за товаром уехал.
– Ну, уехал так уехал, – не говорить же, что позавчера видел Вовку на бульваре в компании до отвращения смазливого паренька. Но обмануть Ленчика не удалось. Тот похлопал по плечу, сказал, зачем-то понизив голос, хотя в комнате, кроме них, никого не было:
– Не бери в голову, Гош. Ты уезжаешь, там больше возможностей, чем в нашей дыре. Все-таки Москва рядом. Тусовка известная: у Большого театра и на Тверском. Только осторожно, на ментов не нарвись. Сам знаешь, статья…
– Ага, хорошо, – смутился Гошка.
3 Глава 2. Научная династия
Отправился Гошка следующим утром в купейном вагоне фирменного поезда Чебоксары – Москва (билет прислали из института вместе с запросом). Раньше не уезжал так далеко: только летом в пионерский лагерь, «на картошку» в институте да прошлым летом с Вовкой на озера. Необычным казалось все: цветы на столике в купе, хрустящее постельное белье, вкусный чай в подстаканниках, незнакомые города и поселки, с немыслимой скоростью мелькавшие за окном. Гошка заглянул в сияющий чистотой и белыми скатертями вагон-ресторан, бросил беглый взгляд на цены и ушел от греха подальше. Зато на одной из станций купил необыкновенно вкусную вяленую рыбу и печеный картофель, который подносили к вагонам местные бабушки. Ближе к ночи какой-то сомнительный человек в тамбуре предложил купить из-под полы четвертинку водки. Обычно Гошка к спиртному был равнодушен, но тут сунул барыге в ладонь смятый рубль (взрослая жизнь, гулять так гулять). Вернулся в купе, залпом выпил противную на вкус жидкость и через пять минут уснул как убитый. Разбудила его проводница, сообщившая, что через двадцать минут поезд прибудет в Энск.
Гошка снимал с багажной полки рюкзак, когда услышал в коридоре густой бас:
– Значится, вот шестое купе. Спасибо, деточка!
Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге, оглядываясь, застыл огромный бородатый детина в клетчатой ковбойке навыпуск. А в следующий миг Гошку сгребли в охапку огромные ручищи:
– Надо же, вылитый Женька! – завопил бородач, пугая Гошкиных попутчиков: тихую семейную пару и пожилую женщину, которую на чебоксарский вокзал провожало многочисленное семейство.
– Вылитый кто? – не понял Гошка.
– Да папаша твой! Я же его еще пацаном знал, когда у профессора Гончарова работал.
– У кого?
Бородач отстранился, посмотрел недоверчиво:
– Ты, парень, не Гончаров Игорь, что ли?
– Он самый, – промямлил Гошка. – А вы кто?
– Я же говорю, вылитый папаша! Так Харитоныч я, стеклодув институтский. Ладно, пошли, по дороге покалякаем, а то остановка всего пять минут.
– Ну, вот, – продолжал бородач после того, как они спустились на платформу, – я ведь у твоего дедушки, академика Виктора Петровича Гончарова, работал, когда Женька еще на горшке сидел.
– Да подождите, – остановился совершенно сбитый с толку Гошка. – Вы… вы знали моих родителей?
– А я о чем толкую?! И тебя знал. Вот таким, – Харитоныч развел большие ладони. – Это ведь я тебя в Москву привез, когда Женя с Лёлей погибли. На следующий день в Казахстан вылетел. Дедушку-то твоего в тот же вечер в больницу отвезли с инфарктом. Вот Белов Алексей Николаевич мне и велел: лети, мол, забери мальца, он там один у чужих людей остался. Ох, что творилось. Шутка ли сказать, такой взрыв!
– Какой взрыв? – еще сильнее поразился Гошка. – Они же на мотоцикле разбились. Папа был… пьяным за рулем. Тетка говорила.
– Пьяным? – добродушное лицо Харитоныча исказилось гневом. – Твоя тетя… Плохой она человек, я еще тогда Алексею Николаевичу сказал. Глаза злые, я таких за версту чую. Эх, не нужно было тебя у них оставлять!
– Так что с родителями?
– Родители твои – золотые люди, – сказал бородач серьезно. – А Женька мог стать великим, как папаша его, если бы не это несчастье. Ну, пошли, вон машина ждет. Я для такого случая Саню попросил смотаться, тебя подхватить. По дороге обскажу, раз уж родственнички твои не удосужились.
– Я вот как думаю, – начал Харитоныч, когда они устроились на сиденье ярко-оранжевого «москвича». – Многие говорили: сын академика, все дороги открыты. Да только у Женьки настоящий талант был. Конечно, пошел по отцовской линии. А как иначе, если с детства в институте болтался. Бабушка-то твоя померла, когда ему два годика было. Почками страдала еще до родов. Женька поздний у них, долгожданный. Стеклодувку мою любил, там штучки всякие, мальцу интересно.
– Харитоныч, а зачем в институте стеклодув? – осторожно поинтересовался Гошка.
– Как же. Детальки разные мастерить к приборам да установкам ихним. Это, брат, не просто так. Редкая квалификация. Так вот. О дипломе Женькином, помню, говорили, что чуть не на докторскую тянет. Лучшие институты его к себе заманивали. А он уже тогда собственный проект задумал. Собрал друзей по университету, пришел к отцу, тот и дал ребятам полную свободу. Самая молодая лаборатория, так их называли. Среди них и маманя твоя была: они на четвертом курсе окрутились.
– Значит, они учились вместе, – задумчиво сказал Гошка. – А я и не знал.
– Да ничего ты не знал! Все родственнички твои. А родился ты в Казахстане. Родители твои, как все придумали, уехали туда – опытную установку делать.
– Ага, у меня и в свидетельстве записано. Тетка говорила: поехали на какую-то стройку за длинным рублем.
– Тьфу, стерва! – выругался Харитоныч. – В общем, из энтого Казахстана они не вылезали почти. Я уж не знаю, чем они там занимались, засекречено все было. Да и не понимаю в физике ни шиша. Сделали установку, начались испытания. Одно прошло, второе. А потом, как гром среди ясного неба. Взрыв. Погибли Гончаровы Женя с Лёлей, еще парень из их компании и двое местных.
– Несчастный случай?
– Вроде того. Слухи всякие ходили. Есть человек один… в то же самое время похожую тему начал.
– Ты хочешь сказать?..
– Много разного болтали. Если надо, тебе потом Алексей Николаевич расскажет. Может, и не надо вовсе. Ну, приехали. Выходи.
Ошеломленный новостями, Гошка все же остановился в восхищении перед зданием, у которого их высадил водитель. Огромный конус из стекла и бетона казался выдумкой писателя-фантаста.
– Нравится? – с гордостью спросил Харитоныч. – По особому проекту делалось. Архитектура будущего. Вот пройдет лет двадцать-тридцать, всю страну такими застроят. Ну, не всю, так Москву и Ленинград точно.
– Значит, это и есть институт?
Харитоныч рассмеялся.
– Бери шире. Это только главный корпус. Вот институт, – он махнул назад большой ручищей.
Гошка оглянулся. Перед ним расстилалась громадная территория. Множество зданий, не таких красивых, как главное, но больших и светлых. Постройки соединялись выложенными плиткой дорожками, ярко-зеленый газон между ними был аккуратно подстрижен, на лужайках вольготно расположились липы и клены. Слева территория института заканчивалась обрывом, из-за которого тянуло речной свежестью. Невдалеке виднелась большая спортивная площадка, над крышами возвышалась конструкция, похожая на телевышку.
– Здорово, – искренне сказал он.
– А то! – подтвердил Харитоныч. – Так идем, что ли?
Необыкновенный лифт с прозрачными стенками поднял их на седьмой этаж, к двери с надписью: «Приемная академика Белова А. Н.»
– Здравствуйте, Горгулья Степановна, – почтительно сказал Харитоныч даме с худым строгим лицом, сидевшей за большим столом. Перед дамой стояло штук пять телефонов, две пишущие машинки и странный плоский аппарат, каких Гошка в жизни не видел. За ее спиной расположился огромный стеллаж, поражавший обилием одинаковых пронумерованных папок. – Будьте любезны, передайте Алексею Николаевичу, что я внучка Виктора Петровича привел. Он знает.
Женщина легонько кивнула и направилась к обитой красным дерматином двери.
– Это секретарша академика, – прошептал Харитоныч. – Строгая, жуть. Мимо нее никто не проскочит. Но и по своей воле людей не мурыжит: хоть кто к академику пришел – доложит сейчас же. Ты чего скис? Не бойся, Алексей Николаевич знаешь, какой человек! Таких сейчас не сыщешь. Вот дедушка твой был, да он.
– Я не боюсь, – возразил Гошка. Не говорить же, что его расстроили слова Харитоныча о «внучке».
– Игорь Евгеньевич, академик Белов вас ждет, – церемонно сообщила секретарша.
Кабинет Белова оказался совершенной противоположностью официальной строгости приемной. Всюду книжные шкафы – уютные, домашние, доверху забитые пухлыми томами. За стеклами полок выстроились грамоты и кубки, в углу висела странная картина, нарисованная мелкими точками. На картине был изображен юноша в набедренной повязке, его мускулистое тело пронзали большие стрелы.
Возле окна на красной подушке спал пушистый котяра необычной золотисто-рыжей окраски.
– Кыс-кыс, – позвал Гошка. Но кот не обратил внимания, только ухо слегка приподнял да закрыл розовый нос кончиком хвоста.
Огромный стол был завален бумагами, книгами, разными предметами вроде ониксовых лягушек, каменных шариков и металлических пластинок. На самом краешке стола обнаружилась непонятная конструкция: у Гошки глаза на лоб полезли. Стойка, с верхушки которой спускаются три веревочки, к ним прикреплены тяжелые металлические грузики. Но грузики эти не висят, как им положено всемирным законом тяготения, а парят в воздухе на равном расстоянии друг от друга. Гошка осторожно протянул руку, коснулся одного указательным пальцем.
– Как вы думаете, Игорь Евгеньевич, что это такое? – послышался мягкий, слегка рокочущий голос.
Из-за шкафов вышел пожилой мужчина. Возраст угадывался по мелким морщинкам на лице и коже рук, совершенно седым густым волосам и такой же белой окладистой бородке. Но спину академик держал безупречно прямо, ярко-голубые глаза за стеклами модных очков светились задором, а пиджак на нем был такой, каких Гошка даже в импортных журналах у знакомых фарцовщиков не видел: фиолетовый, с серебряными разводами.
– Не знаю, волшебство какое-то. Не должны эти штучки так висеть, – честно ответил Гошка и торопливо добавил: – Здравствуйте!
– Здравствуйте, здравствуйте! Это, молодой человек, наглядная демонстрация магнитного поля. Вот эти штучки, как вы выразились, – сильные магниты. Они отталкиваются друг от друга и потому остаются на весу. Да вы садитесь.
– А… – протянул Гошка, опускаясь в глубокое кресло.
Академик уселся напротив, нажал на кнопку телефонного аппарата, попросил:
– Горгулья Степановна, будьте добры, чайку нам, пожалуйста, – он вновь обернулся к Гошке: – И как вам, Игорь Евгеньевич, наш институт?
– Отлично! – искренне сказал Гошка. – Я ничего подобного не видел.
– Рад, что понравилось. Первое впечатление – самое важное. Что же, сразу перейдем к делу? Сейчас я расскажу о наших лабораториях, и вы выберете сами, где хотели бы работать. Конечно, к атомному реактору я вас пока не пущу, для этого надо подучиться…
– Честно говоря, я бы хотел уехать домой, – хмуро сказал Гошка.
– Так-так, – академик слегка наклонился вперед. Глаза, обрамленные сеточкой морщин, заглядывали, кажется, в самую душу. – Вам нравится институт, но вы хотите уехать домой. В чем же дело? Кстати, позволите называть вас просто Игорем? Мне, старику, так проще, все-таки вы мне во внуки годитесь.
– Гошка, – махнул он рукой. – Меня все так называют. И на «ты», конечно.
– Договорились. Так из-за чего ты, Гоша, хочешь уехать?
– Да понимаю я, почему вы меня сюда пригласили. У меня ведь подготовки для вас никакой, только пединститут. Магнитное поле вон не узнал… Из-за дедушки. Вы с ним дружили, да? Вроде как долг перед старым другом выполняете. Только мне чужих заслуг не надо. Я уж сам как-нибудь, – Гошка выпалил это и тут же испугался, что обидел академика. Но тот наоборот обрадовался чему-то, даже в ладоши хлопнул.
– Что сам, это замечательно! Это просто прекрасно, Гоша. Ох, порадовался бы за внука покойный Витя. А Женя с Лёлей за сына!
– Да чему там радоваться? – кисло спросил Гошка и повторил: – Можно, я уеду?
– Ты хотел стать учителем?
– Не так чтобы очень… Но смог бы работать, наверное.
– Если ты, Гоша, скажешь, что мечтаешь преподавать, я лично позабочусь о твоем переводе в школу. Но если не уверен, хочу, чтобы попробовал работать здесь.
– Не собираюсь я занимать чужое место!
– А откуда ты знаешь, что оно чужое? Вдруг оно как раз твое единственное! Не зря же ты выбрал физику. А подготовка… не всему учатся в институте, поверь мне. Многое можно наверстать, было бы желание. Достаточно мы талантов зарываем. И да, именно потому, что ты внук Виктора и сын Жени Гончаровых, я хочу дать тебе этот шанс. Верю я в генетику, верил, когда ее еще лженаукой объявляли. Давай так условимся. Ты попробуешь. Не получится, держать не буду. Договорились? – Белов протянул руку.
– Договорились, – после недолгого размышления сказал Гошка. Уж очень хотелось согласиться с этим необычным человеком. Пожал сухую ладонь и добавил быстро: – Но поблажек мне не надо!
– Не будет поблажек, – рассмеялся Белов. – Так куда тебя отправить? Можно, конечно, пройти тестирование. Ребята на ЭВМ недавно программу разработали – вроде определяет способности и склонности. Хочешь попробовать?
– Не очень… – торопливо сказал Гошка. Вдруг умная машина решит, что у него вообще никаких способностей нет.
– И то дело. Я, признаться, больше верю в личный выбор, по старинке. Смотри. Есть лаборатория, изучающая свойства плазмы, есть такая, где ребята погодой пытаются управлять, грозу вон хотят подчинить, фантазеры. Лаборатория магнитных материалов, диэлектриков. Одна из новых – медицинской биофизики. Ищут способ борьбы с раковыми опухолями посредством облучения. Рак, как ты знаешь, чума двадцатого века, так что проблема актуальнейшая. Есть лаборатория теоретической физики…
– Вот, может, теоретической? – с тоской спросил Гошка, думая о том, что там он по крайней мере ничего не сломает. Снизу послышалось настойчивое мяукание, он протянул руку, чтобы погладить кота. Тот довольно зажмурил глаза, ткнулся плоской мордой в ладонь, потерся о ногу.
– Признал за своего, Феникс? – Белов наклонился, почесал животину за ухом. – Фениксом его наши ветеринары прозвали. Какие-то мерзавцы котенку шерсть подожгли. Ребята его еле вытащили. И имя дали, как возродившемуся из пепла. Страшный был, заморыш в черных струпьях. А теперь вон какой красавец.
– У вас и ветеринары есть?
– А как же. Есть подопытные животные, есть и ветеринары.
– Алексей Николаевич, к вам профессор Северский, – отрапортовала секретарша, ставя на стол поднос с чайником и белыми чашками. – Сказать, что у вас посетитель?
– Спасибо, Горгулья Степановна. Нет-нет, зовите.
– Алексей, вы же знаете… – с порога заговорил Северский и осекся, увидев Гошку. Поразглядывал с минуту, как уродливый экспонат в музее, и отвернулся, презрительно скривил тонкий рот. Впрочем, Гошке профессор тоже не понравился. На бледном худом лице недовольная гримаса, немытые волосы свисают почти до плеч, а темные глаза так и буравят тебя презрительным взглядом. И в черном свитере с высоким воротом, в такую-то жарищу!
– Знакомься, Всеволод. Это Гоша Гончаров, сын Евгения, я тебе говорил. Прибыл к нам в институт. Гоша, это профессор Северский, руководитель лаборатории теоретической физики. Вот, Всеволод, молодой человек размышляет, не пойти ли к тебе.
– Не думаю, что это хорошая идея, – сквозь зубы процедил Северский. – Нам требуются квалифицированные специалисты, а не… – он не договорил, но Гошка его мысль понял, выпалил торопливо:
– Да не пойду я к вам! Очень надо в бумажках копаться! – и обратился к Белову. – Я рак лечить хочу. Можно?
Северский красноречиво хмыкнул.
– Можно, Гоша, можно, – задумчиво сказал Белов, переводя взгляд с одного на другого. – Очень хороший выбор. Но по поводу теоретической физики ты неправ: все открытия сначала рождаются на бумаге.
– Да что он может понимать, Алексей?! – нетерпеливо тряхнул головой Северский.
– Куда уж мне, – любезно подтвердил Гошка и обратился к Белову. – Может быть, я пойду?
– Иди, Гоша, – ласково кивнул академик. – Сейчас я позвоню заведующей кафедрой и коменданту общежития. Он в первом жилом корпусе. Это в двух шагах отсюда: тебе любой покажет.
4 Глава 3. Друзья и враги
Позже Гошка часто радовался правильно сделанному выбору. В лаборатории медицинской биофизики собрались люди молодые, задорные, искренне увлеченные своим делом. Руководила ими строгая дама – профессор, доктор наук Афина Генриховна Мейер.
– Не торопитесь узнать сразу все, – сказала она Гошке в первый рабочий день. – Почитайте литературу, разберитесь, что к чему. Если возникнут вопросы (а возникнут они обязательно), обращайтесь ко мне или к Гале Поляковой. Умнейшая девушка, в следующем году выводим ее на защиту.
С аспиранткой Галкой он подружился сразу, как и с ее приятелем Ромкой Лисицыным.
– Ты где остановился? – спросил его Ромка минут через десять после знакомства.
– Распределили в третье общежитие, – ответил Гошка.
– Перебирайся лучше в первое. У меня как раз сосед уехал. В Москву пригласили после защиты, мы сейчас в блоке вчетвером с ребятами. Все равно кого-нибудь подселят, так лучше тебя, чем какого-нибудь зануду.
Институтские общежития тоже стали для Гошки открытием. Система не коридорная с одним на этаж туалетом и душем в подвале, как в чебоксарских общагах, а блочная. В каждом блоке две комнаты («двушка» и «трешка»), туалет и душевая. Красота! И жили в «аспирантском» первом корпусе весело: все молодые, бездетные, вечеринки каждый день то в одной комнате, то в другой. Гошка моментально сделался душой компании благодаря легкому характеру и умению играть на гитаре. Правда, своего инструмента у него не было, приходилось брать у ребят. А вот Галка снимала комнату в городе. Говорила, что в общежитиях чересчур шумно, бесконечные разговоры и хождения из комнаты в комнату мешают заниматься. Неудивительно: она постоянно что-то читала и записывала в пухлый блокнот, даже за обедом. Ромка над ней за эту чрезмерную, с его точки зрения, страсть к науке подсмеивался. Гошка подозревал – потому, что книгам Галка уделяла внимания больше, чем Ромке.
Работа оказалась не такой захватывающей, как представлял Гошка. Графики, схемы, расчеты, возня с техникой. До первых клинических испытаний, по словам Афины Генриховны, было еще далеко. Предстояло выявить подходящий тип излучения, проверить метод на лабораторных животных. И только потом, когда вред будет полностью исключен, а польза доказана, можно пытаться лечить добровольцев – тех, кто захочет участвовать в эксперименте. Таких, думал Гошка, окажется немало: смертельно больной человек хватается за соломинку. И правильно делает, потому что современная наука на месте не стоит.
В общем, Гошке новая жизнь очень даже нравилась. Как и люди, с которыми она его свела.
– Какой же ты молодец, что не пошел к Северскому! – говорил Ромка, и Гошка с ним охотно соглашался.
«Теоретики», как называли сотрудников лаборатории теоретической физики, держались особняком. Курили и ели всегда отдельно, на работу неизменно ходили в строгих костюмах и при галстуках, в общих развлечениях не участвовали. Своему заведующему разве что в рот не смотрели, о руководстве института отзывались с легким презрением. Даже Галка, старавшаяся быть ко всем беспристрастной, однажды с досадой бросила:
– Секту какую-то развел у себя Северский.
С одним из представителей этой «секты» Гошка столкнулся в первый же день своего пребывания в институте.
Высокий светловолосый парнишка крутился около белой «Волги», кажется, пытался поменять колесо.
– Привет, ты не скажешь, как пройти в первое общежитие? – обратился к нему Гошка.
– Вон там, – небрежно махнул рукой парень и спросил в свою очередь: – Слушай, ты колеса менять умеешь?
– По-моему, сначала надо поставить домкрат.
– Это я и сам знаю! Черт, придется звонить отцу, чтобы подогнал ребят из мастерской. Проклятый город: не дороги, а убожество. За три месяца вторую резину меняю. У нас вечно так: институт союзного значения построили, а подъезды к нему сделать не могут. Надо было остаться в Москве, в университете. Все отец: перспективы, быстрая защита…
– А по-моему, здесь здорово, – сказал Гошка. Белобрысый парень ему не понравился: напомнил двоюродного братца Данечку. Тот тоже громко возмущался местной грязью и бескультурьем, когда приезжал домой на каникулы. Будто всегда жил в Ленинграде.
– А ты откуда? – новый знакомый смерил Гошку оценивающим взглядом.
– Из Чебоксар.
Собеседник в ответ хмыкнул и вновь отвернулся к своей машине.
Зато на следующий день, когда Гошка, Ромка и Галка обедали в институтской столовой, подошел сам. Сел на свободный стул, протянул Гошке руку, словно не замечая его товарищей:
– Привет, мы вчера познакомились, а представиться друг другу забыли. Домокл Мещерский, лаборатория теоретической физики. А ты Игорь Гончаров, я уже знаю.
– Услышал о человеке с известной фамилией и прибежал заводить полезное знакомство, – хмыкнул Ромка. – Мещерский, ты в своем репертуаре.
– Не вижу ничего странного в желании познакомиться с новым коллегой, – огрызнулся парень со странным именем. – А тебе, Лисицын, после случая в третьем общежитии вообще лучше помалкивать. Сын представителя власти, а ведешь себя, как последняя шпана!
– Что-то ты не горел желанием знакомиться с парнем из Чебоксар, – заметил Гошка, убирая руку в карман. Терпеть не мог самовлюбленных павлинов и охотников читать другим нотации.
Бледные щеки парня заалели ярким румянцем.
– Не с того начинаешь, Гончаров! Подумал бы, с кем водить знакомство.
– Я подумал, – заверил его Гошка.
– Тоже мне! – зло сказал Ромка после ухода Мещерского. – Пользуется тем, что папа – первый секретарь городского обкома. Терпеть этих мажоров не могу. Ты чего смеешься, Гош?
– Этот Домокл вчера местные дороги ругал, – хохотал Гошка. – А выходит, его отец за ними следить и должен.
– Плевать этому Мещерскому и на дороги, и на людей, и на город. Лишь бы московским властям угодить. Мой папа с ним работает, знает.
– Вот ты, Гоша, внук академика, а не задаешься, – заметила Галка.
– Чего мне задаваться, – ответил он, думая о том, что обзавелся уже вторым врагом на новом месте работы.
Первым, безусловно, был Северский. Это вряд ли волновало бы Гошку, если бы их лаборатории не находились в одном здании и, самое главное, не сотрудничали. Но теоретики неизменно делали Мейер расчеты, в свою очередь требуя отчитываться о полученных результатах.
Гошка не выдержал, когда Северский, брезгливо морща длинный нос, в третий раз отправил его переписывать цифры и формулы.
– Абсолютно нечитаемая писанина, – отбросил профессор убористо исписанный лист. – Учитесь аккуратно оформлять научные отчеты.
– Всем, кроме вас, понятно, – возмутился Гошка. – И у вашего любимого Мещерского почерк не лучше.
– Домоклу можно простить не слишком разборчивый почерк.
– Потому что он сын первого секретаря обкома?
– Потому что он перспективный ученый! – Северский даже со стула вскочил, начал расхаживать по кабинету. Не привык, наверное, к отповедям. – И не вам, Гончаров, упрекать других протекцией.
– Вы меня просто терпеть не можете, – сделал вывод Гошка.
– Да, я терпеть не могу подобных вам, – глазищи Северского гневно сверкнули. – Мальчиков, которым все блага достаются даром, детей и внуков академиков, на которых смотрят с восхищением только потому, что им повезло родиться в знаменитых семьях. Вы такой же, как ваш отец: наглый, безалаберный, готовый идти напролом…
– Вы знали моего отца?!
– Я учился с ним на одном курсе, – криво усмехнулся Северский. – От Гончарова, кажется, еще до поступления ждали научных подвигов.
– Он был талантливым ученым. Все так говорят!
– О, да, у него были способности, не спорю. А еще неограниченные возможности для исследований, свой проект в двадцать два года, полная свобода действий. Она и привела к трагедии.
– Замолчите, – попросил Гошка. – Замолчите, пожалуйста…
– Что, Гончаров, неприятно слышать правду? Ваш отец, протащивший на ответственную, сложнейшую работу своих институтских приятелей, безответственно подходивший к опасным испытаниям, виновен в гибели нескольких людей, в том числе вашей матери…
– Да заткнитесь вы! – заорал Гошка и, размахнувшись, бросил злополучный отчет в искаженное ненавистью лицо Северского.
Спустя полчаса он сидел, забившись в уголок между осциллографом и вакуумным насосом, и хмуро слушал увещевания Галки.
– Извинись, – требовала подруга. – Северский, конечно, тот еще фрукт, но он крупный ученый, уважаемый человек. Ты, младший научный сотрудник, оскорбил профессора из-за требования переписать отчет.
– Не из-за этого, – вяло возразил Гошка.
– А я рад, что ты ему все высказал, – поддержал друга Ромка. – Северский – редкий мерзавец. И работает на Володина, это все знают. У него в институте и начинал, между прочим.
– На кого?
– На Томаса Володина, заместителя министра атомной физики. Он давно под Белова копает. Хочет, чтобы наш институт занимался только военными проектами. А Северский его ставленник здесь. Надеется на директорское кресло, и гадать не надо.
– А Белов не хочет работать на военных?
– Да мы же работаем! Только он считает, что нынешняя гонка вооружений – путь в никуда. Что, если так пойдет дальше, мы с американцами просто уничтожим планету.
– И я с ним согласна, – подтвердила Галка. – Ладно, ну его, Володина этого. Надо извиниться перед Северским, Гоша. Тебя же с работы выгонят!
– Не буду я извиняться, пусть выгоняют.
– Чем занимаемся? Что за посиделки? – сдержанно поинтересовалась вошедшая Афина Генриховна, и по ее нахмуренным бровям Гошка понял: знает. – Обеденный перерыв, кажется, еще не начинался. Гончаров, а вас ждет директор института.
«Точно выгонят», – думал он, поднимаясь в кабинет Белова.
Но Алексей Николаевич даже не ругался особенно. Напоил чаем, попенял за несдержанность, расспросил о причинах случившегося.
– Понимаешь, Гоша, не все так просто в этой жизни, – сказал он задумчиво. – Профессор Северский и твой отец, мягко говоря, не ладили во время учебы. А с Лёлей Всеволод дружил и очень тяжело перенес ее смерть. Неудивительно, что винит в ней Евгения. Ведь он руководил тем злополучным проектом.
– Северский что, был влюблен в мою маму?
– Не думаю, – улыбнулся Белов. – Скорее, Лёля Иванова была его единственным другом. Послушай, Гоша, я хочу, чтобы ты знал. Вины Гончаровых в том взрыве нет. В давние времена часто приходилось продвигаться вслепую, и твои родители стали далеко не единственными жертвами науки. Знал бы ты, сколько талантливых, умных людей умерло от облучения, сколько погибло на испытаниях! А профессор Северский… Давай договоримся так. Ты перепишешь отчет и сдашь ему. Он имеет право требовать от тебя должного исполнения работы.
– Хорошо. Но извиняться я не буду.
– Ты взрослый человек, Гоша. Как и профессор. Извиняться или нет, решишь сам. Мне просто хочется, чтобы ты научился понимать и прощать даже не слишком симпатичных тебе людей.
5 Глава 4. Неожиданные открытия
В сентябре научных сотрудников нескольких лабораторий и отделов института отправили в соседний колхоз «на картошку». «Повезло» в числе прочих биофизикам и теоретикам.
– Безобразие! – возмущался Домокл. – Интеллектуальную элиту используют в качестве неквалифицированной рабочей силы!
– Потому что такие, как твой папочка, развалили колхозы, – закончил фразу Ромка.
Домокл бросился на него с кулаками, еле разняли.
Гошка же к поездке отнесся спокойно: у тетки столько этой картошки перекопал, вспоминать тошно. Тем более что Белов посылал в колхоз всю лабораторию, а не только аспирантов и мэнээсов. Так что никому обидно не было. Правда, Афина Генриховна не поехала: улетела в Варшаву на какой-то симпозиум. А вот Северский слова не сказал, отправился со своим отделом. «Молодец», – невольно подумал Гошка и тут же отметил, что спокойной жизни в колхозе им не видать. Замучает профессор своими придирками.
Зато с ними ехал начальник лаборатории по разработке средств защиты от излучения доктор наук Рем Ромашкевич. Приятный человек, мягкий, интеллигентный. Заговорил с Гошкой раз, другой, рассказал, что в университете был дружен с его отцом, гулял на их с мамой свадьбе. Вспоминал разные забавные случаи, мелкие подробности. Казалось, ему самому приятно возвращаться в то беззаботное студенческое время. Гошка слушал, затаив дыхание, пытаясь восстановить с чужих слов жизнь родителей, которых не помнил.
– А Северский правда дружил с мамой? – спросил он как-то.
– Правда, – улыбнулся Рем. – Они все лабораторные вместе делали и сдавали их первыми на «отлично». В общежитии на кухне занимались ночами, как сейчас помню. Их еще зубрилками дразнили. Дурачье!
В колхозе работников института поселили на третьем этаже общежития для механизаторов, доярок и прочих сельских работников. Хороший, по мнению Гошки, вариант: четырехместные комнаты с двухъярусными солдатскими кроватями, туалет и умывальник на этаже, столовая. Во время учебы в чебоксарском педагогическом, где тоже гоняли «на картошку», приходилось жить в бараках, спать на набитых соломой матрацах и таскать воду из колодца. А вот Домокл сразу начал возмущаться «отвратительными условиями». Подавай ему душ с горячей водой, нормальные комнаты. Удивительно, но заткнул его Северский:
– Прекратите ныть, Мещерский! – прикрикнул он на своего любимца. – Эти условия считаются пригодными для людей, благодаря которым вы каждый день пьете молоко, едите мясо и овощи. Поживите и вы в таких для разнообразия.
Домокл на это ничего не ответил, лишь посмотрел зло из-под светлой челки. Но и в колхозе не задержался: спустя пару дней пожаловался на высокую температуру и укатил в Энск на присланной отцом машине. Гошка считал – скатертью дорога, без него спокойнее.
В одном Мещерский оказался прав: без душа после грязной работы было тяжеловато. Умывальник оккупировали девушки. Большими кипятильниками грели воду в ведрах, мылись в тазиках. Что и понятно, женщинам в таких условиях намного сложнее. Особенно если волосы длинные и густые, как, например, у Галки. Пока промоешь!
– А пойдемте к реке, – предложил Гошка на третий вечер. – Тепло ведь.
Его охотно поддержали. Взяли полотенца, мыло, со смехом и шутками отправились к ближайшей речке. Правда, решимость куда-то делась, когда разулись и попробовали зайти в воду.
– Чего вы хотели? – удивился Гошка. – Сентябрь все-таки, да и солнца уже нет. Сейчас все сделаем. Давай, Ром, тащи валежник. Спички есть у кого-нибудь? Или зажигалка?
Разожгли у берега высокий костер, сразу стало веселее. Трещали поленья, шустрые красные искорки летели вверх, исчезая в темнеющем небе, носились возле огня обезумевшие ночные мотыльки.
– Ну, вот, теперь купаться, – сказал Гошка, снимая свитер.
– Ой, а я плавки не взял, – охнул сосед по общежитию – тихий увалень Никита.
– Да какие плавки, тут никого нет. Голышом, мы же мыться пришли, – и в подтверждение стянул трусы, ступил, слегка ежась, в воду. А потом решительно бросился вперед, разрезая брызгами темную рябь. На мгновение тело обожгло холодом, сердце ухнуло куда-то вниз, но уже в следующую секунду он плыл широкими саженками, разгоняя кровь, согреваясь энергичными движениями. Вынырнул на середине реки, махнул ребятам:
– Идите сюда! Отличная вода.
Сначала его примеру последовал Ромка, потом остальные, и скоро в речке, отфыркиваясь и смеясь, захваченные озорной детской радостью, барахтались с десяток здоровых, абсолютно голых парней. За веселой возней не заметили приближения Северского.
– Так-так, что здесь происходит? Купание голышом? Массовая оргия? – профессор стоял на берегу, сложив руки на груди, глядел презрительно и брезгливо. – Вы не думаете о том, какое впечатление производите на местных жителей своим аморальным поведением?
– Да тут никого нет, – удивился Гошка, подплывая ближе к берегу.
– Вы, конечно, знаете об оргиях больше нашего, профессор, – сказал Ромка.
Его слова окончательно вывели Северского из себя.
– Выходите все немедленно! – заорал он, и Никита, стоявший по пояс в воде, от неожиданности плюхнулся на спину.
Каким-то шестым чувством ощущая, что противоречить сейчас нельзя, Гошка быстро выбрался на берег. Посмотрел опасливо на Северского и поразился, заметив, что тот отвел взгляд. Застеснялся что ли? Но в то же время не так, чтобы совсем отвернулся, а краем глаза продолжал разглядывать. Да еще как внимательно! Гошка, благодаря некоторым обстоятельствам своей жизни, в таких вещах разбирался отлично.
И тут он, неожиданно для самого себя, выкинул немыслимое. Убрал руку, прикрывавшую пах, расправил плечи, улыбнулся коротко и игриво, мотнул головой, стряхивая крупные капли. Будто бы случайно задев профессора мокрым локтем, медленно прошел к костру, не торопясь взялся за трусы. Готов был поклясться, что на бледных щеках Северского выступил румянец. Зачем сделал все это, и сам не знал. Захотелось смутить профессора? Покрасоваться молодым телом? Эх, прав был Вовка. Сексуальная ориентация – это судьба. А на деле безобразие сплошное.
Впрочем, замешательство Северского продолжалось недолго.
– Выходите все немедленно, я сказал! – заорал он еще громче.
– А если я вас стесняюсь? – с вызовом спросил Ромка.
– Я что тебе, девушка?
– Лучше уж девушка, чем голубой, – ответил Ромка, и на речке воцарилась пугающая тишина.
– Замечательное качество для молодого ученого: собирать грязные сплетни, – после недолгого молчания сказал Северский и, развернувшись, медленно пошел прочь.
А Гошка вдруг понял: это не сплетня, а правда. Тем неведомым участком мозга, который Вовка, шутя, называл «гей-радаром», понял. И, не размышляя, кинулся на защиту. Не профессора даже. Себя, своей жизни.
– Кончай выпендриваться, Ромка! – прикрикнул он на друга. – Вылезай давай. Нужен ты здесь кому-то, можно подумать. И вообще нефиг обсуждать чужую жизнь.
– Гош, так говорят… – растеряно пробормотал Лисицын, неуклюже выбираясь на берег.
– А ты не слушай. Тебе какое дело, кто с кем? Тоже мне, борец за нравственность.
– Гош, да ты чего?
– Предположим, я спал с парнем.
– А?!
– Я к тебе приставал когда-нибудь, скажи? Не приставал? Тогда какая тебе разница?
– Что здесь за собрание с голыми задами? – прервал их спокойный голос Ромашкевича. – А ну, вышли все немедленно, оделись и к костру, греться. Не хватало нам ваших больничных.
Но Гошка его не слушал. Нащупал в ворохе одежды очки, сунул ноги в резиновые тапочки. И, как был в трусах, бросился туда, где за деревьями мелькнул неизменный черный свитер профессора, закричал:
– Да подождите вы!
Догнал, схватил за предплечье, выпалил быстро:
– Не обращайте внимания на Ромку, честно. Он иногда бывает таким дураком!
– Он как раз не дурак, – ответил Северский, высвобождая рукав из мокрых Гошкиных пальцев, – а человек, озвучивший общепринятую в нашем государстве позицию. Так что советую вам впредь быть осторожнее с признаниями, – и добавил непривычно доброжелательно: – Идите к костру, а то в самом деле простудитесь.
о проклятый лимит в 62 тысячи знаков! продолжение на сайте
URL записиВы должны это прочитать! Особенно... нет, я не могу обозначить целевую аудиторию, ибо это убьёт эффект неожиданности, ради которого я и засунул текст в пост, а не просто дал ссылку. Вот ваще ничего не скажу про то, что лежит под катом.)
Читая, вы, вероятно пройдёте несколько стадий.
1. Недоумение. "Зачем Тиресий хочет, чтобы я это читал? И чем тут он так восторгается?"
2. Озарение. "Так ведь это же... О!"
3. Восторг. "... к тому же это гениально, остроумно, восхитительно, что же будет дальше?"
4. Желание делится и обсуждать. "мне необходимо рассказать Тиресию, что я об этом думаю, напишу-ка я ему коментарий"
Ладно, признаю - последние два пункта опциональны...
Доверьтесь мне) Это прекрасно))
читать _______________________________________________________
1992 год
Электричка медленно сбавляла скорость. За окном проплывали серые гаражи, приземистые кирпичные здания, небольшие частные домики, утопавшие в буйной роскоши цветущей черемухи.
– Станция Энск, конечная, – сообщил динамик скрипучим голосом.
К выходу заспешили пассажиры: старушки-дачницы с перевязанными марлей корзинами, стайка подростков в футболках с портретами знаменитостей, усталые женщины, крепко сжимавшие ремешки сумочек из кожзама.
Игорь Евгеньевич сошел на платформу одним из последних. По крутым, обкрошившимся кое-где ступеням спустился на вокзальную площадь, остановился в нерешительности. Очень хотелось прогуляться по городу пешком, но времени на это уже не оставалось. Электричка пришла с опозданием: долго стояла на одном из перегонов, пропуская длинный товарняк – бесконечные желтые цистерны.
– Куда едем? – спросил куривший неподалеку от своей «шестерки» водитель.
– В институт.
– Садитесь, – уточнять название не было нужды. Вокруг института экспериментальной физики в давние уже времена вырос этот небольшой зеленый город с прямыми чистыми улицами, ультрасовременными тогда домами-двенадцатиэтажками и аккуратными детскими площадками.
– На открытие памятника?
– Да.
– Правильно, что памятник сделали. Ну и вообще… вернули доброе имя. Хороший человек был Белов. Вроде по уши в своей науке, академик, членкор, а гонора никакого. Ко всем одинаково: хоть столичный начальник перед ним, хоть дворник.
– А вы откуда знаете?
– Люди говорят. Вы-то сами из Москвы будете?
– Нет.
– Из-за границы, значит.
– Неужели так видно? – усмехнулся Игорь Евгеньевич.
– А то! У вас одни очки сколько стоят. Вроде скромно, а оправа дорогая. И джинсы тоже… не Китай. Я-то разбираюсь, брат приторговывал импортом при застое.
– Обычная оправа, это здесь всякую ерунду перепродают втридорога.
– А чего на электричке приехали? К нам теперь автобусы хорошие ходят. Да у вас, небось, и на такси от Москвы деньги есть.
– Считайте данью ностальгии.
– А… Понятно. И где теперь живете?
– В Лондоне.
Машина остановилась у институтской проходной.
– Сегодня здесь открыто, – сказал водитель, пряча в карман десятку. – Я двоих с утра подвозил. А памятник вон там, за липами.
На зеленой, ровно подстриженной лужайке уже собралась внушительная толпа. Игорь Евгеньевич заметил несколько телекамер, корреспондентов с микрофонами. С небольшой трибуны, установленной неподалеку от накрытого белой тканью памятника, выступал худощавый человек в темном костюме. Игорь Евгеньевич остановился чуть поодаль.
– Прилетел все-таки! – всплеснула руками обернувшаяся, чтобы осадить громко переговаривавшихся телевизионщиков, Галка. Рванулась навстречу, обняла за шею, разом растеряв внушительную серьезность доктора наук, не обращая внимания на удивленные взгляды молодых сотрудников. – Рома, смотри, прилетел! И не позвонил, поросенок.
– Да я прямо из Шереметьево. Привет, Ромыч!
Неловко улыбаясь, Ромка подал руку. Но Игорь Евгеньевич не ограничился рукопожатием, сгреб друга в охапку, потрепал по рыжей шевелюре:
– Господи, сколько же лет?!
– Десять, – подсказала Галка. – Ты где остановился?
– Забронировал номер в «Интуристе».
– Даже не думай. После банкета к нам. И на ребят посмотришь. Это весь твой багаж? – Галка указала на его спортивную сумку.
– Ага. Не тащить же с собой кучу вещей.
– Обалдеть, Гошка, тебя не узнать! – покачал головой Ромка. – Типичный работник дипкорпуса в отпуске. Только на голове воронье гнездо, как раньше.
– А он теперь не Гошка, он Гарри. Гарри Гончаров.
– Почему Гарри?
– Не знаю, к нему так обращаются за границей.
– Не везет с настоящим именем, – рассмеялся Ромка. – Тебя вообще кто-нибудь Игорем звал?
– Звал. Один человек…
– Кстати, он сейчас здесь, – тихо сказала Галка, и мир, словно в волшебной сказке, завертелся, отсчитывая назад годы, возвращая Игоря Евгеньевича в то кажущееся нереальным уже время, когда он был просто Гошкой. И только один человек… Впрочем, все началось раньше.
2 1980 год
Глава 1. Распределение
Все началось в жаркий июньский день, один из самых нервных в Чебоксарском педагогическом институте. В день государственного распределения на работу теперь уже бывших студентов факультета физики. Перед кабинетом, в котором заседала комиссия, собралась кучка выпускников. Усталых после недавних государственных экзаменов, издергавшихся в ожидании решения судьбы на грядущие три года.
– Я не уеду из города! – истерила Леночка. – Не хочу в деревню, лучше от диплома откажусь.
– Как тебе не стыдно, Козлова! – увещевал ее комсомольский секретарь Виктор Тимошин. – А зачем тогда поступала? Между прочим, на селе не хватает учителей!
– Там всего не хватает, – загоготал Лешка Минский.
– Выходила бы замуж, – томно заметила красавица Милка Сергеева, два месяца назад расписавшаяся с сорокалетним директором магазина. – Распределили бы по месту прописки мужа.
Гошка слушал разговоры однокурсников вполуха. Ему было все равно, куда ехать. В колхоз так в колхоз, лишь бы убраться от тетки, измотавшей своими придирками и огородом. Правда, учителем он себя представлял плохо. Как-то не думал о будущей работе, когда подавал документы в педагогический. Собственно, и подал их за компанию с другом Сашкой из кружка электротехники, в который ходил последние три года. И неожиданно для себя поступил. Правда, Сашку на третьем курсе отчислили за прогулы, а Гошка решил доучиться. Не в последнюю очередь назло тетке с дядей, с детства прочивших ему ПТУ.
– Гончаров, заходи, – позвала секретарша. И отчего-то подмигнула, добавила шепотом: – Ну, ты даешь, Гошка!
– Здравствуйте, – он остановился у дверей, машинально поправил очки.
– Здравствуйте, садитесь, – декан указал ему на пустой стул по другую сторону покрытого зеленой тканью стола. – Гончаров, на вас пришел вызов из одной очень серьезной организации. Вы что-нибудь знаете об этом?
Гошка помотал головой, гадая, о какой серьезной организации идет речь.
– Вас приглашают в институт экспериментальной физики города Энска, – торжественно произнес декан. – Вам знакомо это название?
– Не-е-ет, – протянул Гошка.
– Это научно-исследовательский институт всесоюзного значения. От него и еще нескольких подобных зависит оборонная безопасность нашего государства. Понимаете, о чем речь?
– Вроде…
– Гончаров, они хотят видеть вас в штате сотрудников. Сначала мы думали, что произошла ошибка, даже отправили туда телеграмму, – вступила заведующая учебной частью – строгая дама с высокой «халой» на макушке. – Но они прислали повторный запрос за личной подписью директора института – академика Белова. Ума не приложу, зачем им понадобились именно вы и что там делать школьному учителю. Работников, которые им нужны, выпускают московский и ленинградский университеты, другие известные учебные заведения. Специалистов высокого уровня, которые, будем честны, не идут с вами ни в какое сравнение, – она смерила бывшего студента презрительным взглядом. Зря: Гошка на звание специалиста высокого уровня не претендовал.
– А где это – Энск? – спросил он.
– Примерно в ста пятидесяти километрах от Москвы.
***
Однокурсники тоже удивились и, кажется, позавидовали. Чему – непонятно, сам Гошка радости не испытывал. Полученное распределение пугало куда сильнее перспективы проторчать три года в самом дальнем и затрапезном колхозе. В глубине души он полагал, что все происходящее – ошибка. Вот приедет на место, и окажется, что ждут там другого Игоря Гончарова. У которого оценки в дипломе лучше кое-как вытянутых ради стипендии четверок и тройки по теории марксизма.
Но сильнее всего удивила реакция тетки. Та, расслышав название института, даже выронила тазик с бельем, которое развешивала во дворе.
– Зачем ты им нужен?
– Сам не знаю, – честно ответил Гошка.
– Ты туда не поедешь. Обойдемся без атомщиков в семье!
– Это же распределение. Я не могу отказаться.
– А меня не волнует твое распределение! – почти завизжала тетка. – Никуда не поедешь, слышишь меня, неблагодарный сопляк?!
– Маргарита Васильевна, что случилось? – из-за забора выглянула любопытная соседка.
– Все хорошо, Вера Сергеевна, – отозвалась тетка и продолжала злым шепотом: – Говорю: нечего тебе там делать.
– Ага, Данечке вашему можно, а мне нельзя?! – разозлился Гошка. – Ему и юридический в Ленинграде можно, и сборную по боксу. Между прочим, знаю я, сколько дядя за его поступление заплатил. И какие деньги возил потом, когда Данька сессии заваливал.
– Тише ты, несчастье! – зашипела тетка, бросая испуганные взгляды в сторону соседского участка. Она как огня боялась сплетен. Владельцы большого дома на окраине города Дуровы считались семейством уважаемым и серьезным. Тетя – санитарный инспектор, дядя – заведующий складом электроинструментов.
– Поезжай куда хочешь, дрянь неблагодарная! Вспомнишь меня – поздно будет. И не вздумай возвращаться!
– Очень нужно, – пробормотал Гошка. – Что я у вас забыл-то? Угол на чердаке, или Данькины обноски?
На подготовку к отъезду оставался день. Собрался он быстро: имущество, нажитое за двадцать один год жизни, с легкостью уместилось в брезентовом рюкзаке. Вечером заглянул к знакомому фарцовщику Ленчику, потратил деньги, заработанные ночными дежурствами в местной больнице, на шикарные американские джинсы.
– Не сомневайся, все-таки в приличное место едешь. Наукоград, элита. Там по одежке встречают, – убеждал его Ленчик. – А я тебе в довесок олимпийскую футболку подарю – только вчера из Москвы привезли. Не жалко, все-таки ты Вовкин приятель.
– Кстати, как он? – небрежно поинтересовался Гошка, разглядывая майку с улыбающимся олимпийским Мишкой.
Ленчик отвел взгляд, засуетился.
– Не знаю, уже неделю не видел. Наверное, за товаром уехал.
– Ну, уехал так уехал, – не говорить же, что позавчера видел Вовку на бульваре в компании до отвращения смазливого паренька. Но обмануть Ленчика не удалось. Тот похлопал по плечу, сказал, зачем-то понизив голос, хотя в комнате, кроме них, никого не было:
– Не бери в голову, Гош. Ты уезжаешь, там больше возможностей, чем в нашей дыре. Все-таки Москва рядом. Тусовка известная: у Большого театра и на Тверском. Только осторожно, на ментов не нарвись. Сам знаешь, статья…
– Ага, хорошо, – смутился Гошка.
3 Глава 2. Научная династия
Отправился Гошка следующим утром в купейном вагоне фирменного поезда Чебоксары – Москва (билет прислали из института вместе с запросом). Раньше не уезжал так далеко: только летом в пионерский лагерь, «на картошку» в институте да прошлым летом с Вовкой на озера. Необычным казалось все: цветы на столике в купе, хрустящее постельное белье, вкусный чай в подстаканниках, незнакомые города и поселки, с немыслимой скоростью мелькавшие за окном. Гошка заглянул в сияющий чистотой и белыми скатертями вагон-ресторан, бросил беглый взгляд на цены и ушел от греха подальше. Зато на одной из станций купил необыкновенно вкусную вяленую рыбу и печеный картофель, который подносили к вагонам местные бабушки. Ближе к ночи какой-то сомнительный человек в тамбуре предложил купить из-под полы четвертинку водки. Обычно Гошка к спиртному был равнодушен, но тут сунул барыге в ладонь смятый рубль (взрослая жизнь, гулять так гулять). Вернулся в купе, залпом выпил противную на вкус жидкость и через пять минут уснул как убитый. Разбудила его проводница, сообщившая, что через двадцать минут поезд прибудет в Энск.
Гошка снимал с багажной полки рюкзак, когда услышал в коридоре густой бас:
– Значится, вот шестое купе. Спасибо, деточка!
Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге, оглядываясь, застыл огромный бородатый детина в клетчатой ковбойке навыпуск. А в следующий миг Гошку сгребли в охапку огромные ручищи:
– Надо же, вылитый Женька! – завопил бородач, пугая Гошкиных попутчиков: тихую семейную пару и пожилую женщину, которую на чебоксарский вокзал провожало многочисленное семейство.
– Вылитый кто? – не понял Гошка.
– Да папаша твой! Я же его еще пацаном знал, когда у профессора Гончарова работал.
– У кого?
Бородач отстранился, посмотрел недоверчиво:
– Ты, парень, не Гончаров Игорь, что ли?
– Он самый, – промямлил Гошка. – А вы кто?
– Я же говорю, вылитый папаша! Так Харитоныч я, стеклодув институтский. Ладно, пошли, по дороге покалякаем, а то остановка всего пять минут.
– Ну, вот, – продолжал бородач после того, как они спустились на платформу, – я ведь у твоего дедушки, академика Виктора Петровича Гончарова, работал, когда Женька еще на горшке сидел.
– Да подождите, – остановился совершенно сбитый с толку Гошка. – Вы… вы знали моих родителей?
– А я о чем толкую?! И тебя знал. Вот таким, – Харитоныч развел большие ладони. – Это ведь я тебя в Москву привез, когда Женя с Лёлей погибли. На следующий день в Казахстан вылетел. Дедушку-то твоего в тот же вечер в больницу отвезли с инфарктом. Вот Белов Алексей Николаевич мне и велел: лети, мол, забери мальца, он там один у чужих людей остался. Ох, что творилось. Шутка ли сказать, такой взрыв!
– Какой взрыв? – еще сильнее поразился Гошка. – Они же на мотоцикле разбились. Папа был… пьяным за рулем. Тетка говорила.
– Пьяным? – добродушное лицо Харитоныча исказилось гневом. – Твоя тетя… Плохой она человек, я еще тогда Алексею Николаевичу сказал. Глаза злые, я таких за версту чую. Эх, не нужно было тебя у них оставлять!
– Так что с родителями?
– Родители твои – золотые люди, – сказал бородач серьезно. – А Женька мог стать великим, как папаша его, если бы не это несчастье. Ну, пошли, вон машина ждет. Я для такого случая Саню попросил смотаться, тебя подхватить. По дороге обскажу, раз уж родственнички твои не удосужились.
– Я вот как думаю, – начал Харитоныч, когда они устроились на сиденье ярко-оранжевого «москвича». – Многие говорили: сын академика, все дороги открыты. Да только у Женьки настоящий талант был. Конечно, пошел по отцовской линии. А как иначе, если с детства в институте болтался. Бабушка-то твоя померла, когда ему два годика было. Почками страдала еще до родов. Женька поздний у них, долгожданный. Стеклодувку мою любил, там штучки всякие, мальцу интересно.
– Харитоныч, а зачем в институте стеклодув? – осторожно поинтересовался Гошка.
– Как же. Детальки разные мастерить к приборам да установкам ихним. Это, брат, не просто так. Редкая квалификация. Так вот. О дипломе Женькином, помню, говорили, что чуть не на докторскую тянет. Лучшие институты его к себе заманивали. А он уже тогда собственный проект задумал. Собрал друзей по университету, пришел к отцу, тот и дал ребятам полную свободу. Самая молодая лаборатория, так их называли. Среди них и маманя твоя была: они на четвертом курсе окрутились.
– Значит, они учились вместе, – задумчиво сказал Гошка. – А я и не знал.
– Да ничего ты не знал! Все родственнички твои. А родился ты в Казахстане. Родители твои, как все придумали, уехали туда – опытную установку делать.
– Ага, у меня и в свидетельстве записано. Тетка говорила: поехали на какую-то стройку за длинным рублем.
– Тьфу, стерва! – выругался Харитоныч. – В общем, из энтого Казахстана они не вылезали почти. Я уж не знаю, чем они там занимались, засекречено все было. Да и не понимаю в физике ни шиша. Сделали установку, начались испытания. Одно прошло, второе. А потом, как гром среди ясного неба. Взрыв. Погибли Гончаровы Женя с Лёлей, еще парень из их компании и двое местных.
– Несчастный случай?
– Вроде того. Слухи всякие ходили. Есть человек один… в то же самое время похожую тему начал.
– Ты хочешь сказать?..
– Много разного болтали. Если надо, тебе потом Алексей Николаевич расскажет. Может, и не надо вовсе. Ну, приехали. Выходи.
Ошеломленный новостями, Гошка все же остановился в восхищении перед зданием, у которого их высадил водитель. Огромный конус из стекла и бетона казался выдумкой писателя-фантаста.
– Нравится? – с гордостью спросил Харитоныч. – По особому проекту делалось. Архитектура будущего. Вот пройдет лет двадцать-тридцать, всю страну такими застроят. Ну, не всю, так Москву и Ленинград точно.
– Значит, это и есть институт?
Харитоныч рассмеялся.
– Бери шире. Это только главный корпус. Вот институт, – он махнул назад большой ручищей.
Гошка оглянулся. Перед ним расстилалась громадная территория. Множество зданий, не таких красивых, как главное, но больших и светлых. Постройки соединялись выложенными плиткой дорожками, ярко-зеленый газон между ними был аккуратно подстрижен, на лужайках вольготно расположились липы и клены. Слева территория института заканчивалась обрывом, из-за которого тянуло речной свежестью. Невдалеке виднелась большая спортивная площадка, над крышами возвышалась конструкция, похожая на телевышку.
– Здорово, – искренне сказал он.
– А то! – подтвердил Харитоныч. – Так идем, что ли?
Необыкновенный лифт с прозрачными стенками поднял их на седьмой этаж, к двери с надписью: «Приемная академика Белова А. Н.»
– Здравствуйте, Горгулья Степановна, – почтительно сказал Харитоныч даме с худым строгим лицом, сидевшей за большим столом. Перед дамой стояло штук пять телефонов, две пишущие машинки и странный плоский аппарат, каких Гошка в жизни не видел. За ее спиной расположился огромный стеллаж, поражавший обилием одинаковых пронумерованных папок. – Будьте любезны, передайте Алексею Николаевичу, что я внучка Виктора Петровича привел. Он знает.
Женщина легонько кивнула и направилась к обитой красным дерматином двери.
– Это секретарша академика, – прошептал Харитоныч. – Строгая, жуть. Мимо нее никто не проскочит. Но и по своей воле людей не мурыжит: хоть кто к академику пришел – доложит сейчас же. Ты чего скис? Не бойся, Алексей Николаевич знаешь, какой человек! Таких сейчас не сыщешь. Вот дедушка твой был, да он.
– Я не боюсь, – возразил Гошка. Не говорить же, что его расстроили слова Харитоныча о «внучке».
– Игорь Евгеньевич, академик Белов вас ждет, – церемонно сообщила секретарша.
Кабинет Белова оказался совершенной противоположностью официальной строгости приемной. Всюду книжные шкафы – уютные, домашние, доверху забитые пухлыми томами. За стеклами полок выстроились грамоты и кубки, в углу висела странная картина, нарисованная мелкими точками. На картине был изображен юноша в набедренной повязке, его мускулистое тело пронзали большие стрелы.
Возле окна на красной подушке спал пушистый котяра необычной золотисто-рыжей окраски.
– Кыс-кыс, – позвал Гошка. Но кот не обратил внимания, только ухо слегка приподнял да закрыл розовый нос кончиком хвоста.
Огромный стол был завален бумагами, книгами, разными предметами вроде ониксовых лягушек, каменных шариков и металлических пластинок. На самом краешке стола обнаружилась непонятная конструкция: у Гошки глаза на лоб полезли. Стойка, с верхушки которой спускаются три веревочки, к ним прикреплены тяжелые металлические грузики. Но грузики эти не висят, как им положено всемирным законом тяготения, а парят в воздухе на равном расстоянии друг от друга. Гошка осторожно протянул руку, коснулся одного указательным пальцем.
– Как вы думаете, Игорь Евгеньевич, что это такое? – послышался мягкий, слегка рокочущий голос.
Из-за шкафов вышел пожилой мужчина. Возраст угадывался по мелким морщинкам на лице и коже рук, совершенно седым густым волосам и такой же белой окладистой бородке. Но спину академик держал безупречно прямо, ярко-голубые глаза за стеклами модных очков светились задором, а пиджак на нем был такой, каких Гошка даже в импортных журналах у знакомых фарцовщиков не видел: фиолетовый, с серебряными разводами.
– Не знаю, волшебство какое-то. Не должны эти штучки так висеть, – честно ответил Гошка и торопливо добавил: – Здравствуйте!
– Здравствуйте, здравствуйте! Это, молодой человек, наглядная демонстрация магнитного поля. Вот эти штучки, как вы выразились, – сильные магниты. Они отталкиваются друг от друга и потому остаются на весу. Да вы садитесь.
– А… – протянул Гошка, опускаясь в глубокое кресло.
Академик уселся напротив, нажал на кнопку телефонного аппарата, попросил:
– Горгулья Степановна, будьте добры, чайку нам, пожалуйста, – он вновь обернулся к Гошке: – И как вам, Игорь Евгеньевич, наш институт?
– Отлично! – искренне сказал Гошка. – Я ничего подобного не видел.
– Рад, что понравилось. Первое впечатление – самое важное. Что же, сразу перейдем к делу? Сейчас я расскажу о наших лабораториях, и вы выберете сами, где хотели бы работать. Конечно, к атомному реактору я вас пока не пущу, для этого надо подучиться…
– Честно говоря, я бы хотел уехать домой, – хмуро сказал Гошка.
– Так-так, – академик слегка наклонился вперед. Глаза, обрамленные сеточкой морщин, заглядывали, кажется, в самую душу. – Вам нравится институт, но вы хотите уехать домой. В чем же дело? Кстати, позволите называть вас просто Игорем? Мне, старику, так проще, все-таки вы мне во внуки годитесь.
– Гошка, – махнул он рукой. – Меня все так называют. И на «ты», конечно.
– Договорились. Так из-за чего ты, Гоша, хочешь уехать?
– Да понимаю я, почему вы меня сюда пригласили. У меня ведь подготовки для вас никакой, только пединститут. Магнитное поле вон не узнал… Из-за дедушки. Вы с ним дружили, да? Вроде как долг перед старым другом выполняете. Только мне чужих заслуг не надо. Я уж сам как-нибудь, – Гошка выпалил это и тут же испугался, что обидел академика. Но тот наоборот обрадовался чему-то, даже в ладоши хлопнул.
– Что сам, это замечательно! Это просто прекрасно, Гоша. Ох, порадовался бы за внука покойный Витя. А Женя с Лёлей за сына!
– Да чему там радоваться? – кисло спросил Гошка и повторил: – Можно, я уеду?
– Ты хотел стать учителем?
– Не так чтобы очень… Но смог бы работать, наверное.
– Если ты, Гоша, скажешь, что мечтаешь преподавать, я лично позабочусь о твоем переводе в школу. Но если не уверен, хочу, чтобы попробовал работать здесь.
– Не собираюсь я занимать чужое место!
– А откуда ты знаешь, что оно чужое? Вдруг оно как раз твое единственное! Не зря же ты выбрал физику. А подготовка… не всему учатся в институте, поверь мне. Многое можно наверстать, было бы желание. Достаточно мы талантов зарываем. И да, именно потому, что ты внук Виктора и сын Жени Гончаровых, я хочу дать тебе этот шанс. Верю я в генетику, верил, когда ее еще лженаукой объявляли. Давай так условимся. Ты попробуешь. Не получится, держать не буду. Договорились? – Белов протянул руку.
– Договорились, – после недолгого размышления сказал Гошка. Уж очень хотелось согласиться с этим необычным человеком. Пожал сухую ладонь и добавил быстро: – Но поблажек мне не надо!
– Не будет поблажек, – рассмеялся Белов. – Так куда тебя отправить? Можно, конечно, пройти тестирование. Ребята на ЭВМ недавно программу разработали – вроде определяет способности и склонности. Хочешь попробовать?
– Не очень… – торопливо сказал Гошка. Вдруг умная машина решит, что у него вообще никаких способностей нет.
– И то дело. Я, признаться, больше верю в личный выбор, по старинке. Смотри. Есть лаборатория, изучающая свойства плазмы, есть такая, где ребята погодой пытаются управлять, грозу вон хотят подчинить, фантазеры. Лаборатория магнитных материалов, диэлектриков. Одна из новых – медицинской биофизики. Ищут способ борьбы с раковыми опухолями посредством облучения. Рак, как ты знаешь, чума двадцатого века, так что проблема актуальнейшая. Есть лаборатория теоретической физики…
– Вот, может, теоретической? – с тоской спросил Гошка, думая о том, что там он по крайней мере ничего не сломает. Снизу послышалось настойчивое мяукание, он протянул руку, чтобы погладить кота. Тот довольно зажмурил глаза, ткнулся плоской мордой в ладонь, потерся о ногу.
– Признал за своего, Феникс? – Белов наклонился, почесал животину за ухом. – Фениксом его наши ветеринары прозвали. Какие-то мерзавцы котенку шерсть подожгли. Ребята его еле вытащили. И имя дали, как возродившемуся из пепла. Страшный был, заморыш в черных струпьях. А теперь вон какой красавец.
– У вас и ветеринары есть?
– А как же. Есть подопытные животные, есть и ветеринары.
– Алексей Николаевич, к вам профессор Северский, – отрапортовала секретарша, ставя на стол поднос с чайником и белыми чашками. – Сказать, что у вас посетитель?
– Спасибо, Горгулья Степановна. Нет-нет, зовите.
– Алексей, вы же знаете… – с порога заговорил Северский и осекся, увидев Гошку. Поразглядывал с минуту, как уродливый экспонат в музее, и отвернулся, презрительно скривил тонкий рот. Впрочем, Гошке профессор тоже не понравился. На бледном худом лице недовольная гримаса, немытые волосы свисают почти до плеч, а темные глаза так и буравят тебя презрительным взглядом. И в черном свитере с высоким воротом, в такую-то жарищу!
– Знакомься, Всеволод. Это Гоша Гончаров, сын Евгения, я тебе говорил. Прибыл к нам в институт. Гоша, это профессор Северский, руководитель лаборатории теоретической физики. Вот, Всеволод, молодой человек размышляет, не пойти ли к тебе.
– Не думаю, что это хорошая идея, – сквозь зубы процедил Северский. – Нам требуются квалифицированные специалисты, а не… – он не договорил, но Гошка его мысль понял, выпалил торопливо:
– Да не пойду я к вам! Очень надо в бумажках копаться! – и обратился к Белову. – Я рак лечить хочу. Можно?
Северский красноречиво хмыкнул.
– Можно, Гоша, можно, – задумчиво сказал Белов, переводя взгляд с одного на другого. – Очень хороший выбор. Но по поводу теоретической физики ты неправ: все открытия сначала рождаются на бумаге.
– Да что он может понимать, Алексей?! – нетерпеливо тряхнул головой Северский.
– Куда уж мне, – любезно подтвердил Гошка и обратился к Белову. – Может быть, я пойду?
– Иди, Гоша, – ласково кивнул академик. – Сейчас я позвоню заведующей кафедрой и коменданту общежития. Он в первом жилом корпусе. Это в двух шагах отсюда: тебе любой покажет.
4 Глава 3. Друзья и враги
Позже Гошка часто радовался правильно сделанному выбору. В лаборатории медицинской биофизики собрались люди молодые, задорные, искренне увлеченные своим делом. Руководила ими строгая дама – профессор, доктор наук Афина Генриховна Мейер.
– Не торопитесь узнать сразу все, – сказала она Гошке в первый рабочий день. – Почитайте литературу, разберитесь, что к чему. Если возникнут вопросы (а возникнут они обязательно), обращайтесь ко мне или к Гале Поляковой. Умнейшая девушка, в следующем году выводим ее на защиту.
С аспиранткой Галкой он подружился сразу, как и с ее приятелем Ромкой Лисицыным.
– Ты где остановился? – спросил его Ромка минут через десять после знакомства.
– Распределили в третье общежитие, – ответил Гошка.
– Перебирайся лучше в первое. У меня как раз сосед уехал. В Москву пригласили после защиты, мы сейчас в блоке вчетвером с ребятами. Все равно кого-нибудь подселят, так лучше тебя, чем какого-нибудь зануду.
Институтские общежития тоже стали для Гошки открытием. Система не коридорная с одним на этаж туалетом и душем в подвале, как в чебоксарских общагах, а блочная. В каждом блоке две комнаты («двушка» и «трешка»), туалет и душевая. Красота! И жили в «аспирантском» первом корпусе весело: все молодые, бездетные, вечеринки каждый день то в одной комнате, то в другой. Гошка моментально сделался душой компании благодаря легкому характеру и умению играть на гитаре. Правда, своего инструмента у него не было, приходилось брать у ребят. А вот Галка снимала комнату в городе. Говорила, что в общежитиях чересчур шумно, бесконечные разговоры и хождения из комнаты в комнату мешают заниматься. Неудивительно: она постоянно что-то читала и записывала в пухлый блокнот, даже за обедом. Ромка над ней за эту чрезмерную, с его точки зрения, страсть к науке подсмеивался. Гошка подозревал – потому, что книгам Галка уделяла внимания больше, чем Ромке.
Работа оказалась не такой захватывающей, как представлял Гошка. Графики, схемы, расчеты, возня с техникой. До первых клинических испытаний, по словам Афины Генриховны, было еще далеко. Предстояло выявить подходящий тип излучения, проверить метод на лабораторных животных. И только потом, когда вред будет полностью исключен, а польза доказана, можно пытаться лечить добровольцев – тех, кто захочет участвовать в эксперименте. Таких, думал Гошка, окажется немало: смертельно больной человек хватается за соломинку. И правильно делает, потому что современная наука на месте не стоит.
В общем, Гошке новая жизнь очень даже нравилась. Как и люди, с которыми она его свела.
– Какой же ты молодец, что не пошел к Северскому! – говорил Ромка, и Гошка с ним охотно соглашался.
«Теоретики», как называли сотрудников лаборатории теоретической физики, держались особняком. Курили и ели всегда отдельно, на работу неизменно ходили в строгих костюмах и при галстуках, в общих развлечениях не участвовали. Своему заведующему разве что в рот не смотрели, о руководстве института отзывались с легким презрением. Даже Галка, старавшаяся быть ко всем беспристрастной, однажды с досадой бросила:
– Секту какую-то развел у себя Северский.
С одним из представителей этой «секты» Гошка столкнулся в первый же день своего пребывания в институте.
Высокий светловолосый парнишка крутился около белой «Волги», кажется, пытался поменять колесо.
– Привет, ты не скажешь, как пройти в первое общежитие? – обратился к нему Гошка.
– Вон там, – небрежно махнул рукой парень и спросил в свою очередь: – Слушай, ты колеса менять умеешь?
– По-моему, сначала надо поставить домкрат.
– Это я и сам знаю! Черт, придется звонить отцу, чтобы подогнал ребят из мастерской. Проклятый город: не дороги, а убожество. За три месяца вторую резину меняю. У нас вечно так: институт союзного значения построили, а подъезды к нему сделать не могут. Надо было остаться в Москве, в университете. Все отец: перспективы, быстрая защита…
– А по-моему, здесь здорово, – сказал Гошка. Белобрысый парень ему не понравился: напомнил двоюродного братца Данечку. Тот тоже громко возмущался местной грязью и бескультурьем, когда приезжал домой на каникулы. Будто всегда жил в Ленинграде.
– А ты откуда? – новый знакомый смерил Гошку оценивающим взглядом.
– Из Чебоксар.
Собеседник в ответ хмыкнул и вновь отвернулся к своей машине.
Зато на следующий день, когда Гошка, Ромка и Галка обедали в институтской столовой, подошел сам. Сел на свободный стул, протянул Гошке руку, словно не замечая его товарищей:
– Привет, мы вчера познакомились, а представиться друг другу забыли. Домокл Мещерский, лаборатория теоретической физики. А ты Игорь Гончаров, я уже знаю.
– Услышал о человеке с известной фамилией и прибежал заводить полезное знакомство, – хмыкнул Ромка. – Мещерский, ты в своем репертуаре.
– Не вижу ничего странного в желании познакомиться с новым коллегой, – огрызнулся парень со странным именем. – А тебе, Лисицын, после случая в третьем общежитии вообще лучше помалкивать. Сын представителя власти, а ведешь себя, как последняя шпана!
– Что-то ты не горел желанием знакомиться с парнем из Чебоксар, – заметил Гошка, убирая руку в карман. Терпеть не мог самовлюбленных павлинов и охотников читать другим нотации.
Бледные щеки парня заалели ярким румянцем.
– Не с того начинаешь, Гончаров! Подумал бы, с кем водить знакомство.
– Я подумал, – заверил его Гошка.
– Тоже мне! – зло сказал Ромка после ухода Мещерского. – Пользуется тем, что папа – первый секретарь городского обкома. Терпеть этих мажоров не могу. Ты чего смеешься, Гош?
– Этот Домокл вчера местные дороги ругал, – хохотал Гошка. – А выходит, его отец за ними следить и должен.
– Плевать этому Мещерскому и на дороги, и на людей, и на город. Лишь бы московским властям угодить. Мой папа с ним работает, знает.
– Вот ты, Гоша, внук академика, а не задаешься, – заметила Галка.
– Чего мне задаваться, – ответил он, думая о том, что обзавелся уже вторым врагом на новом месте работы.
Первым, безусловно, был Северский. Это вряд ли волновало бы Гошку, если бы их лаборатории не находились в одном здании и, самое главное, не сотрудничали. Но теоретики неизменно делали Мейер расчеты, в свою очередь требуя отчитываться о полученных результатах.
Гошка не выдержал, когда Северский, брезгливо морща длинный нос, в третий раз отправил его переписывать цифры и формулы.
– Абсолютно нечитаемая писанина, – отбросил профессор убористо исписанный лист. – Учитесь аккуратно оформлять научные отчеты.
– Всем, кроме вас, понятно, – возмутился Гошка. – И у вашего любимого Мещерского почерк не лучше.
– Домоклу можно простить не слишком разборчивый почерк.
– Потому что он сын первого секретаря обкома?
– Потому что он перспективный ученый! – Северский даже со стула вскочил, начал расхаживать по кабинету. Не привык, наверное, к отповедям. – И не вам, Гончаров, упрекать других протекцией.
– Вы меня просто терпеть не можете, – сделал вывод Гошка.
– Да, я терпеть не могу подобных вам, – глазищи Северского гневно сверкнули. – Мальчиков, которым все блага достаются даром, детей и внуков академиков, на которых смотрят с восхищением только потому, что им повезло родиться в знаменитых семьях. Вы такой же, как ваш отец: наглый, безалаберный, готовый идти напролом…
– Вы знали моего отца?!
– Я учился с ним на одном курсе, – криво усмехнулся Северский. – От Гончарова, кажется, еще до поступления ждали научных подвигов.
– Он был талантливым ученым. Все так говорят!
– О, да, у него были способности, не спорю. А еще неограниченные возможности для исследований, свой проект в двадцать два года, полная свобода действий. Она и привела к трагедии.
– Замолчите, – попросил Гошка. – Замолчите, пожалуйста…
– Что, Гончаров, неприятно слышать правду? Ваш отец, протащивший на ответственную, сложнейшую работу своих институтских приятелей, безответственно подходивший к опасным испытаниям, виновен в гибели нескольких людей, в том числе вашей матери…
– Да заткнитесь вы! – заорал Гошка и, размахнувшись, бросил злополучный отчет в искаженное ненавистью лицо Северского.
Спустя полчаса он сидел, забившись в уголок между осциллографом и вакуумным насосом, и хмуро слушал увещевания Галки.
– Извинись, – требовала подруга. – Северский, конечно, тот еще фрукт, но он крупный ученый, уважаемый человек. Ты, младший научный сотрудник, оскорбил профессора из-за требования переписать отчет.
– Не из-за этого, – вяло возразил Гошка.
– А я рад, что ты ему все высказал, – поддержал друга Ромка. – Северский – редкий мерзавец. И работает на Володина, это все знают. У него в институте и начинал, между прочим.
– На кого?
– На Томаса Володина, заместителя министра атомной физики. Он давно под Белова копает. Хочет, чтобы наш институт занимался только военными проектами. А Северский его ставленник здесь. Надеется на директорское кресло, и гадать не надо.
– А Белов не хочет работать на военных?
– Да мы же работаем! Только он считает, что нынешняя гонка вооружений – путь в никуда. Что, если так пойдет дальше, мы с американцами просто уничтожим планету.
– И я с ним согласна, – подтвердила Галка. – Ладно, ну его, Володина этого. Надо извиниться перед Северским, Гоша. Тебя же с работы выгонят!
– Не буду я извиняться, пусть выгоняют.
– Чем занимаемся? Что за посиделки? – сдержанно поинтересовалась вошедшая Афина Генриховна, и по ее нахмуренным бровям Гошка понял: знает. – Обеденный перерыв, кажется, еще не начинался. Гончаров, а вас ждет директор института.
«Точно выгонят», – думал он, поднимаясь в кабинет Белова.
Но Алексей Николаевич даже не ругался особенно. Напоил чаем, попенял за несдержанность, расспросил о причинах случившегося.
– Понимаешь, Гоша, не все так просто в этой жизни, – сказал он задумчиво. – Профессор Северский и твой отец, мягко говоря, не ладили во время учебы. А с Лёлей Всеволод дружил и очень тяжело перенес ее смерть. Неудивительно, что винит в ней Евгения. Ведь он руководил тем злополучным проектом.
– Северский что, был влюблен в мою маму?
– Не думаю, – улыбнулся Белов. – Скорее, Лёля Иванова была его единственным другом. Послушай, Гоша, я хочу, чтобы ты знал. Вины Гончаровых в том взрыве нет. В давние времена часто приходилось продвигаться вслепую, и твои родители стали далеко не единственными жертвами науки. Знал бы ты, сколько талантливых, умных людей умерло от облучения, сколько погибло на испытаниях! А профессор Северский… Давай договоримся так. Ты перепишешь отчет и сдашь ему. Он имеет право требовать от тебя должного исполнения работы.
– Хорошо. Но извиняться я не буду.
– Ты взрослый человек, Гоша. Как и профессор. Извиняться или нет, решишь сам. Мне просто хочется, чтобы ты научился понимать и прощать даже не слишком симпатичных тебе людей.
5 Глава 4. Неожиданные открытия
В сентябре научных сотрудников нескольких лабораторий и отделов института отправили в соседний колхоз «на картошку». «Повезло» в числе прочих биофизикам и теоретикам.
– Безобразие! – возмущался Домокл. – Интеллектуальную элиту используют в качестве неквалифицированной рабочей силы!
– Потому что такие, как твой папочка, развалили колхозы, – закончил фразу Ромка.
Домокл бросился на него с кулаками, еле разняли.
Гошка же к поездке отнесся спокойно: у тетки столько этой картошки перекопал, вспоминать тошно. Тем более что Белов посылал в колхоз всю лабораторию, а не только аспирантов и мэнээсов. Так что никому обидно не было. Правда, Афина Генриховна не поехала: улетела в Варшаву на какой-то симпозиум. А вот Северский слова не сказал, отправился со своим отделом. «Молодец», – невольно подумал Гошка и тут же отметил, что спокойной жизни в колхозе им не видать. Замучает профессор своими придирками.
Зато с ними ехал начальник лаборатории по разработке средств защиты от излучения доктор наук Рем Ромашкевич. Приятный человек, мягкий, интеллигентный. Заговорил с Гошкой раз, другой, рассказал, что в университете был дружен с его отцом, гулял на их с мамой свадьбе. Вспоминал разные забавные случаи, мелкие подробности. Казалось, ему самому приятно возвращаться в то беззаботное студенческое время. Гошка слушал, затаив дыхание, пытаясь восстановить с чужих слов жизнь родителей, которых не помнил.
– А Северский правда дружил с мамой? – спросил он как-то.
– Правда, – улыбнулся Рем. – Они все лабораторные вместе делали и сдавали их первыми на «отлично». В общежитии на кухне занимались ночами, как сейчас помню. Их еще зубрилками дразнили. Дурачье!
В колхозе работников института поселили на третьем этаже общежития для механизаторов, доярок и прочих сельских работников. Хороший, по мнению Гошки, вариант: четырехместные комнаты с двухъярусными солдатскими кроватями, туалет и умывальник на этаже, столовая. Во время учебы в чебоксарском педагогическом, где тоже гоняли «на картошку», приходилось жить в бараках, спать на набитых соломой матрацах и таскать воду из колодца. А вот Домокл сразу начал возмущаться «отвратительными условиями». Подавай ему душ с горячей водой, нормальные комнаты. Удивительно, но заткнул его Северский:
– Прекратите ныть, Мещерский! – прикрикнул он на своего любимца. – Эти условия считаются пригодными для людей, благодаря которым вы каждый день пьете молоко, едите мясо и овощи. Поживите и вы в таких для разнообразия.
Домокл на это ничего не ответил, лишь посмотрел зло из-под светлой челки. Но и в колхозе не задержался: спустя пару дней пожаловался на высокую температуру и укатил в Энск на присланной отцом машине. Гошка считал – скатертью дорога, без него спокойнее.
В одном Мещерский оказался прав: без душа после грязной работы было тяжеловато. Умывальник оккупировали девушки. Большими кипятильниками грели воду в ведрах, мылись в тазиках. Что и понятно, женщинам в таких условиях намного сложнее. Особенно если волосы длинные и густые, как, например, у Галки. Пока промоешь!
– А пойдемте к реке, – предложил Гошка на третий вечер. – Тепло ведь.
Его охотно поддержали. Взяли полотенца, мыло, со смехом и шутками отправились к ближайшей речке. Правда, решимость куда-то делась, когда разулись и попробовали зайти в воду.
– Чего вы хотели? – удивился Гошка. – Сентябрь все-таки, да и солнца уже нет. Сейчас все сделаем. Давай, Ром, тащи валежник. Спички есть у кого-нибудь? Или зажигалка?
Разожгли у берега высокий костер, сразу стало веселее. Трещали поленья, шустрые красные искорки летели вверх, исчезая в темнеющем небе, носились возле огня обезумевшие ночные мотыльки.
– Ну, вот, теперь купаться, – сказал Гошка, снимая свитер.
– Ой, а я плавки не взял, – охнул сосед по общежитию – тихий увалень Никита.
– Да какие плавки, тут никого нет. Голышом, мы же мыться пришли, – и в подтверждение стянул трусы, ступил, слегка ежась, в воду. А потом решительно бросился вперед, разрезая брызгами темную рябь. На мгновение тело обожгло холодом, сердце ухнуло куда-то вниз, но уже в следующую секунду он плыл широкими саженками, разгоняя кровь, согреваясь энергичными движениями. Вынырнул на середине реки, махнул ребятам:
– Идите сюда! Отличная вода.
Сначала его примеру последовал Ромка, потом остальные, и скоро в речке, отфыркиваясь и смеясь, захваченные озорной детской радостью, барахтались с десяток здоровых, абсолютно голых парней. За веселой возней не заметили приближения Северского.
– Так-так, что здесь происходит? Купание голышом? Массовая оргия? – профессор стоял на берегу, сложив руки на груди, глядел презрительно и брезгливо. – Вы не думаете о том, какое впечатление производите на местных жителей своим аморальным поведением?
– Да тут никого нет, – удивился Гошка, подплывая ближе к берегу.
– Вы, конечно, знаете об оргиях больше нашего, профессор, – сказал Ромка.
Его слова окончательно вывели Северского из себя.
– Выходите все немедленно! – заорал он, и Никита, стоявший по пояс в воде, от неожиданности плюхнулся на спину.
Каким-то шестым чувством ощущая, что противоречить сейчас нельзя, Гошка быстро выбрался на берег. Посмотрел опасливо на Северского и поразился, заметив, что тот отвел взгляд. Застеснялся что ли? Но в то же время не так, чтобы совсем отвернулся, а краем глаза продолжал разглядывать. Да еще как внимательно! Гошка, благодаря некоторым обстоятельствам своей жизни, в таких вещах разбирался отлично.
И тут он, неожиданно для самого себя, выкинул немыслимое. Убрал руку, прикрывавшую пах, расправил плечи, улыбнулся коротко и игриво, мотнул головой, стряхивая крупные капли. Будто бы случайно задев профессора мокрым локтем, медленно прошел к костру, не торопясь взялся за трусы. Готов был поклясться, что на бледных щеках Северского выступил румянец. Зачем сделал все это, и сам не знал. Захотелось смутить профессора? Покрасоваться молодым телом? Эх, прав был Вовка. Сексуальная ориентация – это судьба. А на деле безобразие сплошное.
Впрочем, замешательство Северского продолжалось недолго.
– Выходите все немедленно, я сказал! – заорал он еще громче.
– А если я вас стесняюсь? – с вызовом спросил Ромка.
– Я что тебе, девушка?
– Лучше уж девушка, чем голубой, – ответил Ромка, и на речке воцарилась пугающая тишина.
– Замечательное качество для молодого ученого: собирать грязные сплетни, – после недолгого молчания сказал Северский и, развернувшись, медленно пошел прочь.
А Гошка вдруг понял: это не сплетня, а правда. Тем неведомым участком мозга, который Вовка, шутя, называл «гей-радаром», понял. И, не размышляя, кинулся на защиту. Не профессора даже. Себя, своей жизни.
– Кончай выпендриваться, Ромка! – прикрикнул он на друга. – Вылезай давай. Нужен ты здесь кому-то, можно подумать. И вообще нефиг обсуждать чужую жизнь.
– Гош, так говорят… – растеряно пробормотал Лисицын, неуклюже выбираясь на берег.
– А ты не слушай. Тебе какое дело, кто с кем? Тоже мне, борец за нравственность.
– Гош, да ты чего?
– Предположим, я спал с парнем.
– А?!
– Я к тебе приставал когда-нибудь, скажи? Не приставал? Тогда какая тебе разница?
– Что здесь за собрание с голыми задами? – прервал их спокойный голос Ромашкевича. – А ну, вышли все немедленно, оделись и к костру, греться. Не хватало нам ваших больничных.
Но Гошка его не слушал. Нащупал в ворохе одежды очки, сунул ноги в резиновые тапочки. И, как был в трусах, бросился туда, где за деревьями мелькнул неизменный черный свитер профессора, закричал:
– Да подождите вы!
Догнал, схватил за предплечье, выпалил быстро:
– Не обращайте внимания на Ромку, честно. Он иногда бывает таким дураком!
– Он как раз не дурак, – ответил Северский, высвобождая рукав из мокрых Гошкиных пальцев, – а человек, озвучивший общепринятую в нашем государстве позицию. Так что советую вам впредь быть осторожнее с признаниями, – и добавил непривычно доброжелательно: – Идите к костру, а то в самом деле простудитесь.
о проклятый лимит в 62 тысячи знаков! продолжение на сайте